«Н Е В Е С Т А» квартира в двух действиях ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ «Слепой» Действующие лица: КОВАЛЕВА Елена Николаевна. КОВАЛЕВ Сергей. ГЛУХАРЕВ Николай Николаевич. АЛЯ. Катерина Ивановна. Павел Михайлович. НАДЯ. СЛАВИК. 1950 год. Коммунальная квартира. Комната Елены Николаевны. ЕЛЕНА НИ-КОЛАЕВНА и АЛЯ. АЛЯ. Елена Николаевна, можно я ваш таз возьму? Я в нашем Калину рубашку замочила и не успела... А теперь вот. Протягивает вперед руки, полные пе-ленок. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Таз? Да-да, конечно, берите. АЛЯ. Елена Николаевна, если Каля закричит, вы по-качайте, ладно? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Конечно, конечно, покачаю. АЛЯ. Я быстро. АЛЯ выходит, в дверях сталкивается с Николаем Николаевичем ГЛУХАРЕВЫМ, ко-торый с трудом тащит огромную коробку. ГЛУХАРЕВ (Але). Поаккуратней. АЛЯ пропускает его и выбегает из комнаты. ГЛУХАРЕВ ставит коробку на стол. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Что это, Николай Николаевич? ГЛУХАРЕВ. Я обещал, – я сделал. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Что вы принесли? ГЛУХАРЕВ. Вы, Елена Николаевна, не волнуйтесь. Деньги надо тратить с умом. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Я и так уже растратила весь свой ум. ГЛУХАРЕВ. Не понял. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Что вы купили? В соседней, смежной комнате плачет ре-бенок. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА идет туда, качает там коляску. ГЛУХАРЕВ. Человек растет. И вы тому помогаете, разве плохо? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Кто говорит, что плохо? Я не отказываюсь помогать. Ребенок замолкает, ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА возвращается. ГЛУХАРЕВ. И хорошо. Всем хорошо. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Ведь это же большие деньги, Николай Николаевич. Ребята мне отдали за квартиру все вперед. ГЛУХАРЕВ. Именно, что большие. Нельзя их пускать в распыл. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Вы же знаете, как у меня с деньгами. Что вы купили? ГЛУХАРЕВ. Телевизор. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Вы шутите? ГЛУХАРЕВ. Какие шутки. Глядите, написано: не кан-товать, верх. Начинает распутывать веревку, кото-рой обвязана коробка. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Телевизор. П л а ч е т . ГЛУХАРЕВ. Не плачьте, Елена Николаевна. Не о чем тут горевать, радоваться надо. В соседней комнате плачет ребенок. ЕЛЕ-НА НИКОЛАЕВНА идет туда, качает ко-ляску, слышно, как она напевает: Как по речке, по реке Ехал козлик на быке. Ребенок замолкает, ОНА возвращает-ся. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Телевизор! Р ы д а е т . ГЛУХАРЕВ. Да что же вы такая невыдержанная ста-ли? Ну, телевизор, но не бомба же! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Зачем нам телевизор? П л а ч е т . Нам не нужен телевизор. ГЛУХАРЕВ. Телевизор всем нужен, потому что это вещь. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Но нам эта вещь ни к чему. ГЛУХАРЕВ. Телевизор, уважаемая Елена Николаевна, это современность. Это сегодняшний и даже завтрашний день. Достает из коробки телевизор. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА (видит телевизор). Боже мой! Зачем это? Зачем? Какой ужас! ГЛУХАРЕВ. Ничего ужасного. Обыкновенное электри-чество. Нужная вещь. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Кому? ГЛУХАРЕВ. Вам. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. За что? Я не понимаю. ГЛУХАРЕВ. А я объясню. На телевизор девушку при-гласить можно. Теперь везде так делают. Сереже вашему судьбу надо устраивать. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Телевизор – и судьба. Вы, простите, сами-то слышите что говорите, Николай Никола-евич? ГЛУХАРЕВ. Слышу, слышу. Сейчас антенну прила-дим, заговорит – еще не такое услышим. Возится с телевизором. Входит АЛЯ. АЛЯ. Спит? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Спит. Только закачала. АЛЯ (замечает телевизор), 0й! Что это? Телевизор! ГЛУХАРЕВ. А то как же! Не хуже, чем у людей. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. У каких людей? Где вы видели телевизор? ГЛУХАРЕВ. Видел, я еще не такое в жизни видел. Перетаскивает телевизор с места на место, что-то крутит, прилаживает. АЛЯ. И показывать будет? ГЛУХАРЕВ. Обязательно. Чтобы за такие деньги... ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. За такие деньги! П л а ч е т . В соседней комнате плачет ребенок. АЛЯ бежит туда. Слышно, как она по-ет, укачивая ребенка. Как по речке, по реке Лебедь белая плыве... ГЛУХАРЕВ. Пусть это будут ваши последние слезы, Елена Николаевна. Вы ведь знаете, как я к вам отношусь. Стал бы я зря тратить ваши деньги? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Ах, ради Бога, Николай Нико-лаевич, не подумайте, что я вам не доверяю, вы столько для нас сделали. И жильцов вы нашли, я помню, и подуш-ки вышивать меня устроили, и теперь вот... ГЛУХАРЕВ. Теперь вот с клееночкой. Я, Елена Нико-лаевна, не все деньги на телевизор истратил, я и клееноч-ку, как обещал, купил. Не хватило немного – я свои доба-вил. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Ну зачем вы!.. ГЛУХАРЕВ. Ничего, ничего, будут барыши – сочтем-ся. Я ведь как рассчитываю, Елена Николаевна. Вы клее-ночки разрисуете – чин-чином, чтобы лебеди обязательно, прудик там, камыши, в общем, по художественной части вам лучше знать. Пробная-то партия очень удалась. А по-том я их отвожу, есть у меня одно местечко на примете, и там реализую. Весь доход, как первый раз, вам в целости. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Я же говорила: я так не могу! ГЛУХАРЕВ. А вот я придумал: вы мне дорогу оплачи-ваете и командировочные расходы, как полагается. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Николай Николаевич, милень-кий, я этого не понимаю. Возьмете, сколько нужно, а остальное мне отдадите. ГЛУХАРЕВ. Как вы хорошо сказали – миленький. Ред-кое слово. Из соседней комнаты выскакивает АЛЯ, прижимая к груди ребенка. АЛЯ (тихо). Миленький Николай Николаевич, у меня от коляски опять колесо отвалилось. Хорошо, что Калю успела вынуть. ГЛУХАРЕВ идет в соседнюю комнату. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА (тихо). Спит? АЛЯ. Как заинька. Елена Николаевна, можно на кухне еще веревку привязать, а то нам одной мало? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Соседей надо спросить. АЛЯ. А телевизор у вас можно будет посмотреть? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Телевизор? П л а ч е т . Можно. Входит ГЛУХАРЕВ. ГЛУХАРЕВ. Готов ваш экипаж. АЛЯ. Тише, тише. Уходит, высовывается из соседней комна-ты. А телевизор вы когда наладите? ГЛУХАРЕВ. Вы, Аля, свое дело сделали? АЛЯ. Я звонила. ГЛУХАРЕВ. Придет? АЛЯ. Обещала. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Кто придет? АЛЯ. Подружка. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Какая подружка? АЛЯ. Ой, Елена Николаевна, вы же знаете, что к нам – никто, и не будет никого, честное слово! ГЛУХАРЕВ. Один раз будет. Подружка хорошая. Нуж-дается в жилплощади. Анечкой зовут. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Да что же это вы делаете со мной, Николай Николаевич? Одну комнату мы уже сдали, нам с Сережей повернуться негде, поэтому его и дома ни-когда нет. А тут еще телевизор! П л а ч е т . АЛЯ скрывается в своей комнате. ГЛУХАРЕВ. Вы сначала вникните в суть дела, а по-том уж плачьте. Счастливыми слезами. Ничего сдавать больше не надо. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Нечего! Нечего мне больше сдавать! ГЛУХАРЕВ. Я и говорю – не надо. Подружку эту, Аню без жилплощади, я Сергею в жены наметил. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. С постоянной пропиской, зна-чит. А мне, куда прикажете деваться? В богадельню? Так не возьмут, скажут – молодая еще. ГЛУХАРЕВ. Молодая – это не то слово. Я такой кра-савицы даже в кино не видал. И давно вам это собирался сказать. У меня шестнадцать квадратных метров и я к вам отношусь... В общем, решайте свою и мою судьбу. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Вы мне, что ли, предложение делаете? ГЛУХАРЕВ. Его. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Спасибо. ГЛУХАРЕВ. Не сердитесь, значит? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Не сержусь. Наоборот... ГЛУХАРЕВ. Эх!.. П о е т . Как по речке, по реке Плыл мужик в грузовике! Хлопает по телевизору. О! Горит! Светится! Лезет в телевизор, что-то еще под-кручивает. Показывает! АЛЯ (выскакивает из соседней комнаты). Показыва-ет! Действительно показывает! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Показывает. П л а ч е т . АЛЯ. А звук будет? ГЛУХАРЕВ. Говорить что-то не хочет. Пусть пока так поработает. Когда в нем все разогреется, я еще попробую. В ы х о д и т . ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Не знаете, Аля, обратно их принимают? АЛЯ. А вы думаете, он неисправный? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Какая разница! АЛЯ. Обменять можно. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Мне бы на деньги его обме-нять. Галош целых нет, а тут – телевизор. После легкого стука, не дожидаясь ответа в дверь, входит КАТЕРИНА ИВАНОВНА. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Телевизором, говорят, обза-велись, Елена Николаевна? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Да. Вот. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. И показывает? АЛЯ. Немножко. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. А что же это он не говорит-то? АЛЯ. Не отладили еще. КАТЕРИНА ИВАНОВНА (садится). Глухарев, он для вас что хочешь, отладит, понятное дело. Вы, Елена Нико-лаевна, об Сереже беспокоились, так видели его. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Где видели? КАТЕРИНА ИВАНОВНА. У овощного. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Давно? КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Да порядочно. Там, значит, он покрутился и в шалман пошел. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Вы сами его видели? КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Сама не сама, а люди сказа-ли. Тонька с третьего подъезда. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА (смотрит на часы). Там в де-вять закрывают. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Они закрывают, когда торго-вать нечем, а ихнего товару до скончания века хватит. Се-режу уж очень жалко, ведь на моих глазах рос. Такой куль-турный был мальчик. Рисовал. АЛЯ. Катерина Ивановна, можно я на кухне еще одну веревку привяжу? КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Еще веревку? Да мы и так, как мухи в паутине, там тыркаемся. Глядя на экран. Никак, верблюды? Да какие противные. АЛЯ. Я повыше, под самый потолок привяжу. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Вы, значит, повыше, а мы – пониже. Чтобы с вашего белья на наше капало. Мы и так вас пустили с ребенком ради несчастья Елены Николаев-ны. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Ребенок такой тихий, такой спокойный. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Сережа тоже тихий был, а теперь третьи сутки из шалмана не вылезает. АЛЯ. Ну, зачем вы?.. КАТЕРИНА ИВАНОВНА (глядя на экран). Суслик! Ну, точно суслик! Или хорек. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. А, по-моему, там ничего не видно. Одни тени. В дверь заглядывает ПАВЕЛ МИХАЙЛО-ВИЧ. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Здесь моя супруга? В х о д и т . Отдыхаете, пока Сережи нет? Его опять в магазине виде-ли. А вчера в шалмане, говорят, все пьяные, а он пьянее всех. Телевизор приобрели? Полезная вещь. Дорогая. Чего это звука нет? Немое? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Не отладили еще. Вы сами-то Сережу видели сегодня? ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Заходил я туда, заходил. Кружку пива я себе позволяю, но одну. Не больше. Сережа сидит с компанией. Звали меня к себе. Отказался. У меня норма – кружка, а прицеплять – увольте. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Домой он собирается? ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Это я ему все передал. Отве-чает: буду. Вот петух пропоет, и приду. Петух у них там. Входит НАДЯ. НАДЯ. Копил, копил, да черта купил! Ишь ты, какая вещь – светится. Электричества, наверное, жрет! КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Ты, Надя, слыхала, что на Рязанском вокзале поймали дикую бабу на семь пудов? НАДЯ. Откуда ж она на Рязанский вокзал приехала? КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Не знаю, не знаю, поймали и на крытой машине с решеткой повезли в зоопарк, как тиг-ру. Я сегодня весь зоопарк прошла – нету. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Так тебе ее и покажут. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Какая там дикая баба! Входит ГЛУХАРЕВ, нагруженный покупка-ми. ГЛУХАРЕВ. Работает? АЛЯ. Резкости нет. Изображение нечеткое. ГЛУХАРЕВ. Наладим. Ставит на стол шампанское и водку, кладет свертки. Еле успел. Накрывайте, Елена Николаевна, гости-то уже засиделись. НАДЯ. Да какие мы гости. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Чем же я отдавать вам буду? У меня денег нет. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Обмыть надо. ГЛУХАРЕВ. Не обижайте меня. В такой день. Цветов бы надо, да где в это время, поздно. Аля, помогай. ГЛУХАРЕВ и АЛЯ накрывают на стол. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Каких цветов? Зачем? ГЛУХАРЕВ. Вам. Какие вы любите. Я еще не знаю. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Ты ей не цветов, ты ей боты купи. НАДЯ. На телевизор салфетку кружевную, на нее ва-зу, а в вазу цветы. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Рюмки у меня все побились. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. В стаканы нальем. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Давно пора. Семьей-то жить лучше. ГЛУХАРЕВ. Я вам сейчас при всех руку поцелую. НАДЯ. Совет да любовь! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Какая я невеста – смотреть не на что. НАДЯ. На Столешниковом, говорят, туфли продают за тысячу рублей. ГЛУХАРЕВ. Будут и туфли. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Господи, о чем мы говорим! Я не дала еще согласия. ГЛУХАРЕВ. Не будем, не будем. Это мы просто так, не об этом совсем. Рано начали. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Чего же мы тогда выпиваем? НАДЯ. С покупкой? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Ох, я видеть его не могу! ГЛУХАРЕВ. Покупка – это что! Аля, вы звонили? АЛЯ. На работе она была. Сейчас еще позвоню. В ы х о д и т . ГЛУХАРЕВ. У нас тут дело деликатное намечается. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Пойдем, Паша, ужинать. Спа-сибо за прием. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Зачем ужинать, когда стол накрыт? ГЛУХАРЕВ. На телевизор приходите, я сейчас зай-мусь, отлажу. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Мы попозже заглянем. НАДЯ. Пойду Славку домой звать. КАТЕРИНА ИВАНОВНА, ПАВЕЛ МИХАЙ-ЛОВИЧ и НАДЯ уходят. ГЛУХАРЕВ (что-то крутит в телевизоре). Зарабо-тает, куда он денется. Входит АЛЯ. АЛЯ. Дозвонилась. Придет. Я про Сережу не говори-ла, я только про телевизор. ГЛУХАРЕВ. Правильно. Чтобы не смущать и не обна-деживать зря. Дорогу хорошо объяснила? АЛЯ. Да нас легко найти: вход со двора, квартира тринадцать, два звонка, все сказала. ГЛУХАРЕВ. Какая, к черту, квартира тринадцать, с лета свет на площадке не горит. АЛЯ. Я объяснила, что дверь слева. Уходит к себе, слышно, как она поет, укачивая ребенка: Как по речке, по реке Шел бульдог на поводке. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Вы для этого всех разогнали? Хоть бы не меня, так Сережу спросили. Может, мы не хо-тим? ГЛУХАРЕВ. Хотите, хотите. Уж вы мне поверьте. Лю-ди сами не знают, чего хотят. Хлопочет у стола. Хоть и на скорую руку, а перед людьми не стыдно. И де-вушка хорошая, я все выяснил. Пропишите, по гроб жизни благодарна будет. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Вы говорите про него «алкого-лик», а у него в душе сад, понимаете? ГЛУХАРЕВ. Фикус держал один знакомый. Еще по прежней квартире. Страшная был сволочь. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Боже мой, Боже мой. ГЛУХАРЕВ. Не надо, не надо. Пока вы убиваетесь, ваша жизнь проходит. А я ее остановить хочу. В сущности, жизнь может быть прекрасной. Это в моих руках. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Загадочный вы человек. ГЛУХАРЕВ. Я природу свою изменил. Вот и вышел ни то, ни се. Но для нашего времени неопределенность луч-ше. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Возможно, вы и правы. Душой кривить не надо. ГЛУХАРЕВ. Ну, ее, душу, совсем. Не о душе надо думать, а о том, что, если ты лучше живешь, и другим во-круг тебя лучше. А от бедных да несчастных кому какая радость? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Но Сережа! ГЛУХАРЕВ. Женится – все наладится. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Сразу и женится! Он ее не ви-дел. ГЛУХАРЕВ. И не увидит. С грохотом распахивается дверь, ввали-вается СЕРГЕЙ. СЕРГЕЙ. Мать! Твой сын вернулся! П о е т . Как по речке, по реке Тянут Ваську на крюке! Уверенно проходит через комнату и садится на диван. Кто здесь? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Здравствуй, Сережа. ГЛУХАРЕВ. Приветствую, Сергей, приветствую! СЕРГЕЙ. А, сосед. Нет, что это за звук? Вот это? Трещит, слышите? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Это... совершенно неожиданно для меня, но, возможно, Николай Николаевич по-своему прав, когда-то надо начинать жить, но, если ты будешь возражать... СЕРГЕЙ. Что это за звук? ГЛУХАРЕВ. Телевизор. Звука, правда, пока нет, но изображение почти ясное. СЕРГЕЙ. Что? ГЛУХАРЕВ. Телевизор. Жизнь должна проходить в уюте и достатке, тем более у таких достойных людей, как вы с Еленой Николаевной. СЕРГЕЙ. Что, мать, правда, что ли? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Не вижу ничего особенного. Но если ты против... СЕРГЕЙ. Не видишь? Встает, подходит к телевизору, ощу-пывает его. Теплый. ГЛУХАРЕВ. Так положено. Электричество. СЕРГЕЙ. Показывает, но не говорит. С м е е т с я . А, мать? Телевизор! Х о х о ч е т . Ты же боту одну возле стройки утопила, не знала, как те-перь до лета, – и телевизор. Ой, не могу! Валится от смеха на диван. Телевизор! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Тебя два дня дома не было! СЕРГЕЙ. Когда я другой раз у Верки заночую, ты «ЗИМ», купишь? И боты не нужны. ГЛУХАРЕВ. Боты у вашей мамы будут. СЕРГЕЙ. Здесь еще? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Так ведь это он телевизор нам принес. СЕРГЕЙ. Ну конечно! Он же теперь твой главный в жизни советчик! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Ну, если ты проводишь свое время с Веркой из овощного, должна же я с кем-то посове-товаться. СЕРГЕЙ. А что Верка? Страшная? Так мне не видно. И к искусству я там ближе: у нее над кроватью твоя клее-ночка с лебедями висит. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Жить нужно. СЕРГЕЙ. Кому? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Что – кому? СЕРГЕЙ. Кому нужно? Ему? Показывает рукой туда, где, как ему кажется, стоит сосед. А там телеви-зор. ГЛУХАРЕВ (с другой стороны). Я здесь. А жить лю-дям действительно нужно. Так уж заведено. А телевизор – телевизор необходим даже. Мы ведь в самом центре два-дцатого века, не забывайте. Еще недавно были ближе к девятнадцатому, а теперь с каждым годом все ближе и ближе к двадцать первому. Понимаете? Вы, Сергей, уви-дите двадцать первый век. Надо соответствовать. СЕРГЕЙ. Увижу. Как раз к двадцать первому веку прозрею. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Ты голодный? Смотри, сколько у нас всего. СЕРГЕЙ. Смотрю. Откуда изобилие? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Николай Николаевич принес. Сейчас ужинать будем. СЕРГЕЙ. Я сытый. Весь день закусывал. Какой-то мужик принес с собой петуха в мешке. Мы как увидали, вытащили беднягу, дали ему глотнуть. Так он целый ве-чер ку-ка-ре-ку нам кричал. А вы говорите – искусство, телевизор... ГЛУХАРЕВ. У нас тут и выпить имеется. Бутылочек несколько. СЕРГЕЙ. У вас? Выпить, конечно, дело святое. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Сергей! Можно хотя бы один раз... СЕРГЕЙ. Я, мать, хочу научиться загонять дьявола в бутылку. Для этого мне надо много пустой посуды – упражняться. Не такое это простое дело. ГЛУХАРЕВ. Ну ладно, ладно, давайте к столу, там и поговорим. СЕРГЕЙ. Не хочу я идти к столу, хочу, чтобы стол ко мне пришел. ГЛУХАРЕВ. Можно и так. Двигает стол к дивану. СЕРГЕЙ. Молодец, Николаич! Уважил. Наливай. ГЛУХАРЕВ. Садитесь, Елена Николаевна. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. А если я у окна сяду, вы ко мне стол потащите? СЕРГЕЙ. Ладно, мать, садись, не порть компанию. Два дня не видались. О! Сказанул. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА (садится). Ешь, Сережа. Пожалуйста. ГЛУХАРЕВ. Позвольте вам водки? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Погодите, дайте он поест. СЕРГЕЙ. Водка еде не помеха. За дружбу! Как гово-рится. ГЛУХАРЕВ. За нее. Друзья всегда помогут, а еще лучше родные. СЕРГЕЙ. Я, мать, опять Петьку встретил. Вчера. Трудоустроить меня предлагал. Он ведь теперь Петр Фе-дорович. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Какой Петр Федорович? СЕРГЕЙ. Осипов. Забыла? Летом заходил, в сорок пятом. С яблоками. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Петюнька? Конечно, помню. Смешной был мальчик. У него с матерью несчастье, да? Я не путаю? В оккупации погибла. СЕРГЕЙ. Нашлась мать. Вчера. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Как – вчера? СЕРГЕЙ. Вчера, говорю, сам мне сказал. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Боже мой! Вот видишь, ви-дишь, бывает счастье! СЕРГЕЙ. Вижу. Ему кто-то написал, француз какой-то, но письмо, говорит, на русском. Ваша мать в приюте у нас. В русском доме для престарелых. Как инвалид. Свя-заться с ней предложил. Что ты молчишь? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Во Франции? СЕРГЕЙ. Именно. ГЛУХАРЕВ. Это номер. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. И что же Петя? СЕРГЕЙ. Петр Федорович не для того три года на фронте... ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. При чем тут это?.. СЕРГЕЙ. В общем, кружкой об стол бряк: мне, гово-рит, непонятно и неприемлемо нахождение матери вне пределов родины. И трудоустроить меня предложил. А я отказался. Он предложил – я отказался. Мать! Что ты мол-чишь? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Что это за слово – трудо-устроить? СЕРГЕЙ. Значит, трудно меня устроить. А он берет-ся. ГЛУХАРЕВ. Трудоустроиться и без него можно. СЕРГЕЙ. Опять он тут! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Сережа! Ты не в пивной! СЕРГЕЙ. Неужели? Раз так, простите меня, я же не вижу. ГЛУХАРЕВ. Елена Николаевна, позвольте я налью. Наливает всем. Не будем ссориться в такой день. СЕРГЕЙ. А какой сегодня день? Что-то я им счет по-терял. Может, ты за эти дни в скульптуру ударилась, а, мать? Кошки-копилки, говорят, на рынке в цене. ГЛУХАРЕВ. А вы над рынком зря смеетесь. На рынке себе в убыток никто не стоит. СЕРГЕЙ. За что мы и выпьем. П ь е т . Чем тут у вас закусить можно? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА (накладывает еду на тарелку). Ешь, Сережа, ешь. СЕРГЕЙ. Раньше ты говорила: ешь, Сережа, ешь, маленький. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Был маленький, стал большой. ГЛУХАРЕВ. Вырос. Жениться давно пора. СЕРГЕЙ. Большой, как что? ГЛУХАРЕВ (глядя в телевизор). Смотрите, Елена Николаевна, как эта диктор на вас похожа. Говорят, туда отбор строже, чем в артистки, только самых красивых бе-рут. СЕРГЕЙ. Не может быть. ГЛУХАРЕВ. Что? СЕРГЕЙ. Если я вырос давно, значит, мать у меня старая. Что же это за телевизор вы нам купили, где одних старух показывают. ГЛУХАРЕВ. Ваша мать старая? Жаль, вы ее не види-те. Она совсем невеста. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Невеста! Я на себя смотреть спокойно не могу. ГЛУХАРЕВ. Это, уж простите, мне виднее. СЕРГЕЙ. Мало того, что не вижу, еще и не понимаю ничего. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Да нечего понимать. Смешно даже. Николай Николаевич сделал мне предложение. СЕРГЕЙ. Коммерческое? ГЛУХАРЕВ. Хочу с вашей мамой вступить в брак. Елене Николаевне, конечно, смешно, а я, можно сказать, влюблен. СЕРГЕЙ. Правда, что ли? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Ты ешь, Сережа. Это пока раз-говоры одни. ГЛУХАРЕВ. Разговоры разговорами, а замуж вам вы-ходить надо. И в ладоши, как говорится, одной рукой не похлопаешь. СЕРГЕЙ (аплодирует, вскакивает, машет руками, отыскивая Глухарева). О, мой отец! О, мой гроссфатер! Усаживает его на диван. Сюда! На диван! Не сиди в стороне, как чужой. Позвольте вам, папаша, налить. Я так наловчился, ни одной капли не пролью. А фокус знаете в чем? Во... П о к а з ы в а е т . ...палец на край рюмки кладешь. Осязание – великая вещь! Позвольте вас, папа, потрогать. Ощупывает Глухарева. Руки! Плечи! Голова! Выпьем за молодых. За наше новое семейство. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Перестань! Стыдно так себя вести. ГЛУХАРЕВ. Отчего же, Елена Николаевна. Семейству нашему и правда пора увеличиваться. СЕРГЕЙ. В каком смысле? Что-то я сегодня тупой. ГЛУХАРЕВ. Девушку мы в гости пригласили. На те-левизор. Должна попозже подойти. Девушка хорошая, мо-лодая. СЕРГЕЙ. Зачем вам еще девушка? Гарем открывае-те? ГЛУХАРЕВ. Чтобы в семействе перспектива была. Вам, Сережа, пора уже о детях думать. СЕРГЕЙ. Что мне пора? Думать? Мать! Вы что, же-нить меня хотите? Мать! Ты здесь? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Здесь. Почему сразу женить? Познакомишься. У тебя совсем нет знакомых девушек. СЕРГЕЙ. Это правда. Тут ты права. Милиционеры знакомые есть. Да. А девушек нет. Зови. Будем знакомить-ся. Папаша, небось, придумал? Папаша, вы гений. Все бу-дем жениться. Разом. А почему гостей нет? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Каких еще гостей? СЕРГЕЙ. Ну что у нас сегодня? Сватовство, помолв-ка, крестины – как это правильно называется? Гулять бу-дем. По древнерусскому обычаю. Всех зови! К р и ч и т . Аля! Алька! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Если тебе все это не нравит-ся, давай не будем. Я хотела как лучше. СЕРГЕЙ. Нет уж, будем. Папаша, где гости? Аля! Из соседней комнаты выглядывает АЛЯ. АЛЯ. Я тут. Калю караулю. СЕРГЕЙ. За стол. Быстро. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Все отменим, Сережа. Ничего же еще не случилось. ГЛУХАРЕВ. А, по-моему, Сергей прав. Дело хорошее, можно и соседей позвать, пусть порадуются. Входит СЛАВИК. СЛАВИК. Сережа, ты дома? СЕРГЕЙ. Дома. СЛАВИК. А на кухне был? СЕРГЕЙ. На кухне не был. СЛАВИК. Вода-то как у нас сегодня бойко из крана течет. Я три раза поворачивал, сразу: фырк! фырк! Пой-дем, Сережа, послушаешь. СЕРГЕЙ. Вода потом. Садись к столу. Тут у нас ви-дишь... ГЛУХАРЕВ. Садись, Слава. Телевизор вот обмываем. СЛАВИК. Что телевизор? Телевизор ерунда. Напор упасть может. А сейчас так славно: фырк! фырк! фырк! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Садись, Славик, поешь. СЛАВИК. А у вас пирожки с рисом есть? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Нету. Зато селедка какая, по-пробуй. Ветчина. Грибы вот. СЛАВИК. Мне с рисом надо. Я голубеночка до-мой принес. ГЛУХАРЕВ. У тебя же голубятня есть. СЛАВИК. Там их кошка ест. А он рис любит. АЛЯ. У меня каша рисовая есть. СЛАВИК. Вот хорошо! АЛЯ. Я вам дам. СЛАВИК. Вы меня больше не боитесь? Я ведь чемпи-оном страны был по стендовой стрельбе. Это по тарелоч-кам, значит. Из ружья. Я там и с ума сошел. От шума. Правда, Елена Николаевна? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Правда, Славик, правда. Ты ешь. СЛАВИК. Вот видите! А то мне не верит никто. СЕРГЕЙ. У тебя медаль есть. СЛАВИК. Медаль у матери. Да теперь у всех медали. Неинтересно. Входит НАДЯ. НАДЯ. Славик мой тут? СЕРГЕЙ. Тетя Надя, к столу. НАДЯ. Здравствуй, Сережа. Я уж приходила. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Садитесь, Надя, с нами. ГЛУХАРЕВ (Наде). Рюмочку? НАДЯ. Разве что одну. По случаю телевизора. В комнату заглядывает соседка. КАТЕРИНА ИВАНОВНА (Але). Там ваше полотенчико в помойное ведро упало. АЛЯ (вскакивает). Ой! КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Да подняла я уже, не беспо-койтесь. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Заходите, Катерина Ивановна. ГЛУХАРЕВ. К столу, к столу. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Да мы обедали недавно. СЕРГЕЙ. А муж где? Зовите. КАТЕРИНА ИВАНОВНА (в дверь). Паша! Паша! Ко мне. Входит СОСЕД. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Хороший телевизор. Солидная вещь, хотя и без звука. НАДЯ. А к нему патефон можно завести – и пляши. СЕРГЕЙ. Патефона у нас нет. Но будет. Все теперь будет. Мать у меня замуж выходит. За него. Показывает в ту сторону, где сидит сосед. За что предлагаю налить. АЛЯ. Поздравляю. СЛАВИК. Только переехал – и уже женится. НАДЯ (Глухареву). Как вы к нам переехали, я сразу поняла – не про мою честь. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Муж нужен. НАДЯ. Живу я без телевизора, и без мужа проживу. Не одна я такая. Мужчина вы, Николай Николаевич, завле-кательный, только холодом от вас несет. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Что, Надя, собираешь! НАДЯ. Ох, это во мне рюмка говорит. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Все пусть женятся, порядка больше будет. В наше время неженатый мужчина это бунт. СЕРГЕЙ. Хорошо! Всех переженим. Чтоб знали! СЛАВИК. А мне жениться нельзя. Водку пить нельзя и жениться. От этого припадки могут быть. АЛЯ. Телевизор-то когда наладите, Николай Никола-евич? ГЛУХАРЕВ. Вы свое дело делайте, мы свое, вот все и наладится. НАДЯ. Послал бог работу, да отнял черт охоту. Пра-вильно я говорю? ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ (смотрит в телевизор). Во машина! Зверь. КАТЕРИНА ИВАНОВНА (смотрит телевизор). Сама крутится, крутится. Не понятно только, что делает. СЛАВИК. Скоро везде одни машины будут. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Странная вещь будущее. Хо-рошо, что мы его не знаем. ГЛУХАРЕВ. (шутит). Телевизор – наше будущее! П а у з а . НАДЯ. И что через пятьдесят лет будет? Не сообра-зишь. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Скажи лучше, что будет, ко-гда нас не будет. АЛЯ. Каля будет. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Сережины детишки. СЕРГЕЙ. Это, мать, не через пятьдесят лет. Это мы быстрее организуем. Где тут ваша девушка? ГЛУХАРЕВ. Аля! АЛЯ. Сейчас еще позвоню. Выходит в коридор. НАДЯ. Как это я словчила Славика в тридцатом году родить. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Раньше-то ты девчонка была. НАДЯ (смеется). Все равно словчила. Отец у Слави-ка красноармеец. В тридцать четвертом году, когда Кирова хоронили, в оцеплении стоял. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. А ты откуда знаешь? НАДЯ. Он мне письмецо прислал из гордости: жив-здоров, на похоронах товарища Кирова в оцеплении стоял. Потом-то погиб, небось. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Конечно, погиб. Или женился. СЛАВИК. А народу сколько в этом телевизоре. Сей-час один был на дядю Степана хромого похож. Входит АЛЯ. АЛЯ (Глухареву). Придет. Скоро придет. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА (в телевизор). Действительно, мелькают и мелькают. НАДЯ (плачет, глядя на экран). Убитые, убитые, все убитые. И отец наш убитый, и братик мой Гришенька, Петр Диомидыч, крестный Славика, без вести, двоюродные мои, Толя и Леша, оба в сорок первом еще. Я иногда, грешница, за Славика радуюсь: будет война, его у меня не возьмут. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Теперь война будет атомная. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Проснемся утром, а нас и нету. ГЛУХАРЕВ. Мысли эти не ко времени. В телевизоре-то мирную жизнь нам показывают. Теперь будем жить по-человечески. СЕРГЕЙ. Не нравится мне это. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Ты, Сережа, не видишь. СЕРГЕЙ. Все равно не нравится! ГЛУХАРЕВ. Матери покой и достаток. Уважение. У самого семья, детишки. Что тут может не нравиться? СЕРГЕЙ. Мне не нравится, когда людей убивают. ГЛУХАРЕВ. Кому же это может нравиться?! ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Так ведь мир давно. СЕРГЕЙ. А я мира не видел. Танковую атаку в сорок третьем видел, а мира нет, не видел. Ослеп. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Сергей! Хватит строить из се-бя несчастного. СЕРГЕЙ (поет). Эх, как по речке, по реке Шла корова налегке. Я помню, в пятом или в шестом классе меня поразил ла-тинский девиз «Quo non ascedam?» «Чего я еще не достиг-ну?» Было написано, что это гордый девиз, а я понять не мог, я думал, это значит человек совсем никуда, ничего в жизни не достиг и уже больше достигать ему нечего, ста-рый стал, больной, вот он и восклицает: «Quo non ascedam?» – Чего я еще не достигну? Смерти, что ль? Это наш девиз. НАДЯ. А я думаю... ГЛУХАРЕВ. Вот думать-то не надо. В природе как за-ведено? Или думать, или жить. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Очень трудно сейчас жить. ГЛУХАРЕВ. Жить всегда трудно. А значит, надо при-спосабливаться. Жизнь приспосабливаться не будет. Зна-чит, мы к ней должны пристраиваться. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Этой философии я что-то не пойму. Смотрите... Показывает на телевизор. ...мы при помощи лопаты, кирки и тачки заложили основы социализма. ГЛУХАРЕВ. Вы, Павел Михайлович, позвольте во-прос, в партии состоите? ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Я горжусь своей партийной принадлежностью к народу. СЕРГЕЙ. Ты войну видел? ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. О чем вопрос, Сережа? КАТЕРИНА ИВАНОВНА. А и правда, сколько народу в телевизоре-то! Убивали, убивали на войне, а на улицу глянешь, вроде не заметно. Бандитов да мазуриков только прибавилось. НАДЯ. Вот так и выходит: хорошие умирают, плохие остаются. АЛЯ. А родится кто? КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Родятся совсем никудышные. СЕРГЕЙ (хватает Глухарева за плечи). Ты войну видел? ГЛУХАРЕВ. Вам, сколько лет, Сергей? СЕРГЕЙ. Мать! С какого я года? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. С двадцать четвертого, Сере-жа. СЕРГЕЙ (загибает пальцы). Значит, шестнадцать было? Было. В сороковом году. Ровно. Семнадцать было? Было. Восемнадцать было? Было. Девятнадцать было? Было. Двадцать было? Не видел, не знаю. СЛАВИК. А ты сам, Сережа, лично побивал врагов? СЕРГЕЙ. Гитлера разбил. Еще два остались. СЛАВИК. Кто? СЕРГЕЙ. Насилие и ложь. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Эк тебя занесло! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Сережа! Здесь не овощной ла-рек. СЕРГЕЙ. Это я вижу. Ха! увидел один такой. Не ви-жу. Но чую. Вы здесь все чудовища. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Хорошо. Мы чудовища. А ты кто? СЕРГЕЙ. А я слепое чудовище. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Нет уж, простите, я не чудо-вище. СЛАВИК. Вот черт и привязал бубенчик коту на шею. СЕРГЕЙ. А кто не чудовище, тот... ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Сергей! Хватит декламировать. НАДЯ. Ну, полетели звезды до неба. Пойдем, Сла-вик. СЛАВИК. Не пойду. НАДЯ. Пора уже, пора. СЛАВИК. Все чудовища, значит, и я? У-у-у! Изображает чудовище. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Паша, пошли отсюда. НАДЯ. Ну не психуй, не психуй. СЛАВИК. У-у-у! АЛЯ. Я Калю покачать. Быстро уходит к себе в комнату. ГЛУХАРЕВ. Ты что, Славка, вместо телевизора ре-шил звучать? СЛАВИК (наступает на Глухарева). У-у-у! СЕРГЕЙ. Давай, Славик, давай. П о е т . Как по речке, по реке Плыла лошадь в сундуке. Гвардейцы из тринадцатой квартиры врагу спуска не дают. СЛАВИК. У-у-у. НАДЯ. Ах, Серега, отчаянная ты и недостойная душа! СЕРГЕЙ (поет). Как по речке, по реке Шел мужчина в пиджаке. СЛАВИК (поет). На реке стоял туман, Был мужчина с утра пьян. ГЛУХАРЕВ. Кончайте базар. Сейчас девушка придет, напугается. СЕРГЕЙ. А может, лучше Верку позвать, она не пуг-ливая. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Из овощного? В дом? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Видеть никого не могу. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Уж больно Верка непригляд-ная. СЕРГЕЙ. А мне что? Я не вижу. Слышишь, мать? У нее твою клеенку с лебедями не вставая с постели потро-гать можно. СЛАВИК. Голубей! Голубей надо рисовать! НАДЯ. Хватит, сынок, пойдем. Я тебе медаль доста-ну. СЛАВИК. Не хочу-у-у! СЕРГЕЙ. Жми, Славка! Как вода в кране пела? СЛАВИК. У-у-у! ГЛУХАРЕВ. Нюша, забери его. СЛАВИК (Глухареву). А вот я тебя как голубя гонять буду. СЛАВИК бегает за Глухаревым. СЕРГЕЙ свистит. ГЛУХАРЕВ и СЛАВИК выбегают в коридор. НАДЯ – за ними. ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ. Зачем ты так, Сергей? Неуже-ли из-за Верки? Что же в ней этакого?.. СЕРГЕЙ. Матери не нравится, что я с Веркой пута-юсь. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Стыдоба. Специальность у твоей матери – слезы одни. А тут еще ты выкомариваешь. М у ж у . Пойдем. СЕРГЕЙ (Павлу Михайловичу). Я вам про Верку по-том объясню. КАТЕРИНА ИВАНОВНА. Срам. Одно слово – художни-ки. А еще телевизор купили. КАТЕРИНА ИВАНОВНА и ПАВЕЛ МИХАЙЛО-ВИЧ выходят. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Я, когда беременная была, очень похорошела, все думали, девочка будет. Алексей меня все рисовал до последнего дня, когда уже в роддом ехать. У него это называлось серия «Мадонна без младен-ца». Он один был абсолютно уверен, что сын будет. Такой, говорил, автопортрет с сыном получится. А когда ты ро-дился, стало не до портретов: то ты болел, то я болела. СЕРГЕЙ. А где такой мой портрет с кошкой? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Пропал. СЕРГЕЙ. Портрет плохо помню, а кошку хорошо. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Мы тогда все друг друга люби-ли. Помнишь, тебя, маленького, спросили: как надо жить? Думали, ты ответишь – честно, по-ленински. А ты сказал: жить надо каждый день. Ведь вы герои, Сережа, вы все ге-рои. Но это из-за чудовищного случая, из-за войны. А она изо всей жизни только четыре года. Жизнь-то длинная. И жить надо каждый день. Ты меня слушаешь? СЕРГЕЙ. Боже упаси. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Конечно, счастья в нашей жиз-ни немного... СЕРГЕЙ. Но ведь нельзя же, чтобы все было счастье да счастье. Так и жить не захочется. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. А сейчас тебе хочется? СЕРГЕЙ. Хочется! Хочется еще пожить, чтобы по-смотреть, как... Вот сказанул! Посмотреть. Где картины, мать? Покажи мне картины! Слыхала? Покажи. Устаревший у меня лексикончик. Дай пощупать картины, мать. Как ду-маешь, отличу я настоящую живопись от мазни? На ощупь, а? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Не надо, прошу тебя. СЕРГЕЙ. Ах, я уже недостойный, в зрители не го-жусь. Где? Где картины? Ищет, шарит по стенам, лезет в буфет, в шкаф, роняя и разбрасывая вещи. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Опять? Зачем ты? Опять! СЕРГЕЙ. Живопись! Куда ты все девала? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Продала, все продала. Тысячу раз говорила. СЕРГЕЙ. Продала? Не ври! Кому они могли понадобиться? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. А вот понадобились. СЕРГЕЙ. И дорого дали? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Я на хлеб их поменяла. В со-рок втором. Ты знаешь! СЕРГЕЙ. Не верю я. Не верю, что нашелся дурак от-дать за это... за это – и хлеб! СЕРГЕЙ идет назад к дивану, спотыкается о выкинутые вещи, падает, ползет, идет на четвереньках. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА пытается ему помочь. СЕРГЕЙ. Я сам! Снова падает, рука его попадает под диван. Ага! Вот! Вот она! Вытаскивает свернутые холсты. Поддиванная живопись! Швыряет холсты на середину комна-ты, вытаскивает другие. Вот на что ушла ваша жизнь! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Я не пишу давно! СЕРГЕЙ. Да! Ты теперь подушечки вышиваешь и ле-бедей малюешь. Тоже достойное дело! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. А ты пьешь! Седьмой год пьешь! СЕРГЕЙ. Что же мне, клеенками твоими на рынке торговать? А может, на работу устроиться? Новый папаша поможет. Вашу, как он говорит, прелестную мать жалея. Буду с палочкой каждое утро тут-тук – чинно-благородно на службу. Вечером тук-тук – обратно. А ты дома обед ва-ришь, телевизор смотришь. Так, мать? Ты этого хочешь? ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Я не знаю, я ничего не знаю. Я не знаю, как надо. Только мир давно. Жить надо. Понима-ешь? Так ждали. И вот пять лет прошло, а мы с тобой... СЕРГЕЙ. Мир? Да не видел я мира! Танки, танки ви-дел в сорок третьем, а с тех пор – ничего! ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Но ведь ты помнишь, помнишь, как мы раньше жили? СЕРГЕЙ. Картинки ваши с отцом помню. Так ведь нет их. Разворачивает, ощупывает холст. Что это? Какой цвет? Хорошо? Плохо? Для меня этого нет. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Разве жизнь в одних картинах! СЕРГЕЙ. Ну, теперь давай про любовь. Только я не знаю, что ты имеешь в виду под этим словом. Для меня-то это нечто вполне определенное. Я ведь ушел на фронт девственником. Тоже заплесневелое словечко. Об этом не принято говорить, но мне можно. Я ведь не замечу, если ты покраснеешь. Так что я и любовь никогда не видел. А на ощупь, извини, мать, все женщины одинаковые. Осо-бенно если попросить ее помолчать. Руками плохую карти-ну от хорошей не отличишь, как мы уже выяснили. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Я выброшу эти картины. СЕРГЕЙ. Только потому, что тебя смутило мое срав-нение? О любви инвалид заговорил. Даже запарился. ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА. Если нельзя жить этим, надо жить чем-то другим. Девушка к нам придет... СЕРГЕЙ. Не придет никто. Калян безногий как-то к одной подкатился. А она ему: где, дядя, твои ноги? Дума-ешь, обиделся? Хрен-то. Не отрастил еще, говорит, – и хохочет. СЕРГЕЙ поднимается, идет к окну, с силой дергает раму, заклеенную на зиму, рвется бумага, звенит стекло. ЕЛЕНА НИКОЛА-ЕВНА тихо выходит из комнаты. СЕРГЕЙ (поворачивается). Ну, кричи, что окно от-крывать нельзя. Что молчишь? С л у ш а е т . Улицей пахнет. Ты говоришь, что я взрослый, а я взрос-лым себя не видел. Какой я, мама? Куда я вернулся? Что там впереди? Ты же видишь. Скажи мне, мама! Мама! В соседней комнате плачет ребенок. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ «Синяя борода» Действующие лица: ХРЕКИН ЮРИЙ. ИЗГОРОДИНА МАРЬЯ ВАСИЛЬЕВНА – пожилая сосед-ка. ДРОЗДОВА НАТАЛЬЯ ПЕТРОВНА – соседка средних лет. АНЯ. Наши дни. Квартира та же. Большая запущенная кухня коммунальной квартиры. Видна часть коридора с дверями комнат. У окна кухни, пристроив зеркало на ручку, бреется ЮРИЙ ХРЕКИН. Одна из дверей приоткрывается, в коридор тихо выскальзывает МАРЬЯ ВАСИЛЬЕВНА ИЗ-ГОРОДИНА. Она входит на кухню, оста-навливается, смотрит на Хрекина. ХРЕКИН (резко поворачивается к Изгородиной). Кар! Кар! ИЗГОРОДИНА (вздрагивает). Тьфу! Напугал. ХРЕКИН. Вас напугаешь, как же. Зачем на кухню вы-шли? ИЗГОРОДИНА. Вышла и вышла. Кухня общая. ХРЕКИН. Просто так, что ли? ИЗГОРОДИНА. А хоть бы и просто так. ХРЕКИН. За мной наблюдать. ИЗГОРОДИНА. Нужда была наблюдать еще за ним. Поворачивается, собирается уйти. ХРЕКИН (загораживает ей дорогу). Куда? ИЗГОРОДИНА. Обратно. ХРЕКИН. Почему это? ИЗГОРОДИНА. Захотелось. ХРЕКИН. Нет, стой. Что значит – захотелось? ИЗГОРОДИНА. Ты, Хрякин, не хулигань! ХРЕКИН. Хрекин моя фамилия. ИЗГОРОДИНА. Даже если и Хрекин. Чего пристал? ХРЕКИН. А ты делай, за чем пришла. ИЗГОРОДИНА. Ты мне не указывай что делать. Я по-смотреть пришла. ХРЕКИН. Тогда смотри. ИЗГОРОДИНА. Я и смотрю. А ты начинаешь, – зачем да почему. ХРЕКИН. Бдительность во всяком деле нужна. И точ-ка. Меня, Марья Васильевна, еще никто не обманул. Опыт. Намыливает у раковины лицо. ИЗГОРОДИНА (смотрит). Электробритвы у тебя нет, это хорошо. ХРЕКИН (бреется). Электробритва, электробритва... Я так скажу: дрянь ваша электробритва – нечисто бреет, и цвет от нее совсем не тот. ИЗГОРОДИНА. Электричество жрет. Как мясорубка. ХРЕКИН. Когда свет яркий сделаем? Вечером и по-бриться не видно. ИЗГОРОДИНА. Похоронишь меня и сделаешь. На свою заплаканную рожу глядеть. ХРЕКИН. Мы тогда уже разъедемся. Сколько тут еще сидеть? Месяц, не больше. ИЗГОРОДИНА. Думаешь, все-таки принудительно выселят? ХРЕКИН. Отступятся. Дадут, что требуем. ИЗГОРОДИНА. Так не мы одни, еще десятая квартира держится. ХРЕКИН. Они скоро поломаются. Я видел, коробки для упаковки несли. ИЗГОРОДИНА. Женился бы ты – и любые хоромы твои, растущая семья называется. Сразу, что хочешь, да-ют. ХРЕКИН. А я что делаю? Все ноги стоптал, морду до зубов обскоблил. ИЗГОРОДИНА. Выбираешь много. Женись, и все. ХРЕКИН. На ком?! На фонарном столбе? ИЗГОРОДИНА. Тут и фонарный столб поломается. ХРЕКИН. Ну вот. А заладили: женись, женись. Осматривает себя в зеркало, повора-чивается к Изгородиной. Ну, как я? ИЗГОРОДИНА. Хорош. ХРЕКИН. Везде чисто? Может, еще разок пройтись? ИЗГОРОДИНА. Чисто, физиономия ясная. Хоть сей-час в ЗАГС. ХРЕКИН. Да вы не видите ничего. Лучше перебдеть. Снова намыливает лицо. Инструкцию прошу не забывать. ИЗГОРОДИНА. Водишь и водишь. Сегодняшняя пя-тая, что ли, будет? Где только берешь? А женитьба, между прочим, на небе совершается. ХРЕКИН. Не понял. ИЗГОРОДИНА. Ага! Десятилетка, и в армии отслу-жил, а про небо не знаешь! ХРЕКИН. Про небо я побольше других знаю: нале-тался. И точка. Меня женитьба здесь интересует, на зем-ле. ИЗГОРОДИНА. Здесь одно безобразие. До чего до-шло: в метро на эскалаторе все обнимаются. ХРЕКИН. Не безобразие, а любовь. Прошу не путать. ИЗГОРОДИНА. Что мордой об стол, что столом об морду. Хлопает входная дверь, на кухню влетает ДРОЗДОВА. ДРОЗДОВА. Это мне нарочно в коридоре барахла ка-кого-то навалили? Я чуть ноги не переломала! Бюллетень бытовой вы, что ли, мне будете оплачивать? ХРЕКИН. Еще одна! Просил не маячить, когда на де-ло иду. ДРОЗДОВА. Просить проси, а уродовать соседей не имеешь права. ХРЕКИН. Я сколько вам лампочку поменять твержу? Там и шею свернуть можно. ИЗГОРОДИНА. Он навалил. Я говорила, а он на меня стремянку двигает. ХРЕКИН. А куда мне ее двигать? ДРОЗДОВА. Куда хочешь, туда и двигай, а коридор не для этого. Освободи место общего пользования. ХРЕКИН. Разбежался. И не мое это. Я эти картины на антресолях нашел. ИЗГОРОДИНА. Вот. На антресоли лезет. Ничего там у него нет, а лезет. ДРОЗДОВА. Какие картины? ХРЕКИН. Такие... в трубку свернуты. Я сначала даже не понял, что это картины. Развернул, а там внутри нари-совано. ИЗГОРОДИНА. Что нарисовано? ХРЕКИН. Деревья разные, речка, люди есть, дома, продукты. ДРОЗДОВА. Может, в комиссионку отнести? Там кар-тины берут. Некоторые дорогие, особенно большие. ХРЕКИН. Эти небольшие. Вот так примерно. Показывает размер руками. ИЗГОРОДИНА. Без рам не возьмут. ДРОЗДОВА. Куда же их? ХРЕКИН. Подумаем. Может, я сам какие рамки сколо-чу. Развесим по коридору. Будет у нас квартирная галерея. М е ч т а е т . Девушку приглашу, скажу; моя, мол, работа. Увлекался в юности, до армии. Потом надоело, бросил. Пустячное де-ло. ИЗГОРОДИНА. Похабного там ничего нет? ХРЕКИН. Такого вроде не видел. Я, правда, не раз-глядывал особо. В коридоре у нас лампочка... ДРОЗДОВА. Зато невесту при таком свете выбирать легче. ХРЕКИН. Я уже довыбирался. Спасибо. Не сегодня завтра выезжать, а я все холостой. ДРОЗДОВА. Ой, забыла совсем! Нам повестка в суд. Показывает повестку. ИЗГОРОДИНА. Сколько ни жить, а все переезжать. ХРЕКИН. Думаете, на выселение? ДРОЗДОВА. Если бы! Я так испугалась, сердце за-шлось, хотела валерьянку пить, да на картины споткнулась  позабыла. ХРЕКИН (смотрит повестку). Завтра идти. В шест-надцать часов. ИЗГОРОДИНА. Чего испугалась? Мы тут с тобой при чем? На повестке три фамилии, видишь? Грамотная? ДРОЗДОВА. Потому и испугалась, что там моя фа-милия. Из десятой квартиры не выехали, могли написать. На всю нашу квартиру, какая им разница. Мужик у них один остался, но противный. Харя шире плеч. ИЗГОРОДИНА. А что они видели, что? ДРОЗДОВА. Не видели, так слышали. ИЗГОРОДИНА. Пугливая ты больно. ДРОЗДОВА. Повестка-то вот она. Значит, сигнал был. А кто в пустом доме напишет? Только они  десятая квартира. ХРЕКИН. Этого вы, Наталья Петровна, не бойтесь. Десятая квартира от всего откажется. Сейчас я по дороге этому противному записку кину: ты ничего не видел и не знаешь, а если не положишь пять тысяч в ведро для пище-вых отходов, я тебе половик под дверью подожгу. ИЗГОРОДИНА. Может, просто поджечь и не писать ничего? ДРОЗДОВА. А если это на выселение? ХРЕКИН. Все равно. Пусть уплатит нам. За наши не-рвы. На валерьянку! Уходит из кухни к себе в комнату. ИЗГОРОДИНА. Чего зря писать, поджег бы, да и все. ДРОЗДОВА. Посадят нас, всех посадят  поджигай не поджигай. ИЗГОРОДИНА. Как это  всех? Я себя преступницей не считаю. ДРОЗДОВА. Что же, по-вашему, одних преступников в тюрьмы сажают? ИЗГОРОДИНА. Нет, одних честных за решеткой дер-жат. ДРОЗДОВА. Кто попался, того и держат. Невинные, винные, их работа такая: сажать. Если в каждом деле раз-бираться, вся работа в суде встанет. Тут новых преступ-лений десяток, а они все с одним старым возятся. Годится это? Механика самая простая  скорости должны вровень идти. Чем больше преступлений, тем быстрее надо разби-раться. Точно как на конвейере. ИЗГОРОДИНА. Может, они в такой спешке мелкие нарушения без внимания оставляют? Что уж тут у нас та-кого страшного произошло? ДРОЗДОВА. А это не нам судить. У них закон хит-рый: то за расхищение расстрел, а то за убийство  пять лет и свободен. ИЗГОРОДИНА. Всех расстреливать надо. Если бы за любое дело расстреливали, давно бы преступники переве-лись, одни бы честные остались. ДРОЗДОВА. Тогда поневоле одних честных сажать пришлось бы. ИЗГОРОДИНА. Ладно, на наш век бандитов хватит. ДРОЗДОВА. И откуда только бандиты берутся! Ведь кругом не жулье, так шпана. Наказанье просто. ИЗГОРОДИНА. Все потому, что Бога забыли русские люди. Входит нарядный Хрекин. ХРЕКИН. Еврей  бог русского человека! Ну, как? Не хуже других буду? Поворачивается перед зеркалом. ИЗГОРОДИНА. Обут, одет  все как у людей. ДРОЗДОВА. Что говорить: еще квартиру получишь, кого угодно не стыдно позвать будет. ХРЕКИН. Ух, в новой квартире зеркал понавешаю: любуйся, моя королевочка, да и себя узнать приятно  хо-рош! ДРОЗДОВА. Галстук бы еще. ИЗГОРОДИНА. Зачем ему галстук? ДРОЗДОВА. С галстуком торжественнее. И обязыва-ет. ХРЕКИН. Это мысль. Раз сегодня последний день, попробуем с галстуком. У х о д и т . ИЗГОРОДИНА. К чему тут галстук, не в суд же идет. ХРЕКИН (возвращается с галстуками, смотрит в зеркало). Так, что ли? А вот у меня еще есть. Меняет галстук. Какой-то надо на завтра для ЗАГСа оставить. ИЗГОРОДИНА. Не успеешь. ХРЕКИН. Успею. До 16 часов три раза можно в ЗАГС успеть. А в шестнадцать явлюсь и для растущей семьи квартирку потребую. ДРОЗДОВА. Если жениться срочно, галстук нужен гладкий, но с полоской. ИЗГОРОДИНА. Ты бы ее пригласил куда, прежде чем в дом волочь. ДРОЗДОВА. Некогда ему. Хотя жениться на ком по-пало ни при каких обстоятельствах не следует. Для семьи человек должен быть особенный. ИЗГОРОДИНА. То-то мы с тобой в старость по оди-ночке заплываем. ХРЕКИН (перед зеркалом). Да какая может быть осо-бенность? Я уж искал, искал, искал, искал. Выйти, что ли, па улицу и крикнуть: которая в чулках, иди сюда, сразу женюсь! Да что зря горло драть, все равно все в колготках. ИЗГОРОДИНА. Тем более сначала в кино надо, а по-том уж на квартиру. Наводился уже, одним каждый раз кончается. Наталья Петровна, что у нас в ДК идет? ДРОЗДОВА. Не посмотрела. Возле забора, где объ-явления, очередь стояла к лотку, все загородила. ИЗГОРОДИНА. А что давали? ДРОЗДОВА. Там шуметь стали: больше не занимать, все кончается, я и пошла, не спросила. ИЗГОРОДИНА. Зря. ХРЕКИН. Я знаю. Американский фильм. Называется «Пьяная старая дама». ИЗГОРОДИНА. Ну вот. Мало им молодых пьяниц, на стариков кинулись. ХРЕКИН (причесывается перед зеркалом). Про пья-ных старух я бы поглядел. А это один дружбан видел, му-ра, говорит, не про то совсем. Пьяная старая дама  это смерть. Снимает зеркало, еще раз себя оглядывает. Ну, все. Я пошел. Смотрите, старые дамы, как придем, чтобы не высовываться. И точка. ИЗГОРОДИНА. Знаем, знаем. ХРЕКИН. Чтоб тут у меня не шебаршились. ДРОЗДОВА. Разве мы когда нарушали? ХРЕКИН уходит. ИЗГОРОДИНА. Мужчина. ДРОЗДОВА. Молодежь. ИЗГОРОДИНА. С вечера все молодежь, а утром нико-го не найдешь. ДРОЗДОВА. Вот. Я бежала, хотела рассказать. Нас в общество против алкоголизма записали и заставили лек-цию слушать. Врач приезжал. Говорит, в Нарве два мужика местных на мебельной фабрике морилку выпили импорт-ную. ИЗГОРОДИНА. Чего ж не пить  она на спирту. ДРОЗДОВА. Морилка была шведская. И стали они совершенно синие. Не окрасились только белки глаз и зу-бы. ИЗГОРОДИНА. Почему? ДРОЗДОВА. Неизвестно. Их не трогали, хотели кон-ференцию по ним собрать. Но они сами отбелились. ИЗГОРОДИНА. И взносы берут. ДРОЗДОВА. Что же, лектор задаром выступать бу-дет? Плакаты купили. ИЗГОРОДИНА. Забыла я, Наталья Петровна, сколько вам до пенсии осталось? ДРОЗДОВА. Да уж краешек показался. Я же по вред-ности в сорок пять на пенсию пойду. Ох, до чего я боюсь, Марья Васильевна! ИЗГОРОДИНА. Пенсии боитесь? ДРОЗДОВА. Да не пенсии, а повестки этой. Поесть надо чего-нибудь. ИЗГОРОДИНА. Не поспеете. ДРОЗДОВА. Я хоть кефиру выпью. Наливает себе кефир. Тетеркины вон выехали, и никаких им повесток  никакого ужаса. ИЗГОРОДИНА. Налейте и мне стакан, за компанию. ДРОЗДОВА наливает. Шесть копеек за мной. П ь е т . И нечего бояться. Повестка на выселение. Нас предупре-ждали, что через суд расселят, вот и прислали. И Тетер-киным нечего завидовать: к их району воду, говорят, до сих пор не подвели. Они ее с государственного завода во-руют  вот где тюрьма-то. ДРОЗДОВА. Все равно, нервничаю я сегодня. Горяче-го и то не поешь. Давайте двери позапираем, и дело с концом. ИЗГОРОДИНА. Не велел он. ДРОЗДОВА. Что значит  не велел? Я ему не раба! ИЗГОРОДИНА. Чего хорохориться. Расселят, будем госпожи. Какое там число в повестке указано? ДРОЗДОВА. Даже если повестка на выселение  хо-рошего мало. Во-первых, сопротивление властям, а во-вторых, дадут комнату неизвестно с кем. ИЗГОРОДИНА. Слава тебе, Господи, дошло. ДРОЗДОВА. Я думала, мне от производства помогут: письмо какое дадут или что. Расселение коммуналок  это же программа. ИЗГОРОДИНА. У них что ни год, то программа. А расселяют как следует только своих. Есть у любого начальника хоть самый малый родственник в коммуналке? Каждый о себе думает  вот и вся программа. ДРОЗДОВА. Так теперь нам поздно условия менять, на суд уже идти. Если, правда, повестка о выселении. Бо-юсь, и того и другого боюсь. ИЗГОРОДИНА. А вот мы на суде и скажем: ладно, давайте двум одиноким женщинам двухкомнатную кварти-ру, пользуйтесь нашей слабостью. Пускай одна кухня да одна уборная-ванная на нас сэкономятся. В пользу бывше-го сожителя нашего Хрекина. ДРОЗДОВА. Не желаю в пользу Хрекина! Меня эта повестка так напугала, дайте хоть котлет погрею. Через не-го нервотрепку иметь и ему же свою ванную-уборную жертвовать. ИЗГОРОДИНА. Какие котлеты  расходиться пора, У вас зрение получше, в окно понаблюдайте, чтобы не про-воронить момент. ДРОЗДОВА (смотрит в окно). Я с властями дела иметь не люблю, в милиции только паспорт получала. ИЗГОРОДИНА. Правильно. Я с вас расписку возьму, что вы замуж не выскочите. А то поселимся  и вы с му-жем начнете меня гонять. ДРОЗДОВА. Тогда и вы мне, Марья Васильевна, дай-те такую расписку. ИЗГОРОДИНА. Да ты знаешь, сколько мне лет? ДРОЗДОВА. Это к делу не относится, это ваше ин-тимное. Найдете себе старичка, сами умрете, а он и будет до ста лет полы в коридоре пачкать. ИЗГОРОДИНА. На что мне старичок нужен? Про ста-рика я вам хоть сейчас расписку дам за любой печатью. Никогда я их не любила. Замуж, Наталья Петровна, за мо-лодых выходят. А старик  тьфу! ДРОЗДОВА (смотрит в окно). Идут! Опять до ночи не ешь, не пей. ИЗГОРОДИНА (смотрит в окно). Молоденькая со-всем. Увидит нас  застесняется. ДРОЗДОВА. Без проверки жениться  глупость, а с проверкой  как бы не тюрьма. ИЗГОРОДИНА. Типун тебе на язык. Уходят по своим комнатам. Входят ХРЕКИН и АНЯ. ХРЕКИН. Вот здесь я и живу. АНЯ. На кухне? ХРЕКИН. Не остри, тебе это не идет. АНЯ. Куда? ХРЕКИН. Что  куда? АНЯ. Куда не идет? ХРЕКИН. К лицу. Поняла? АНЯ. Поняла. ХРЕКИН. И точка. Вот моя дверь. П о к а з ы в а е т . Запомни. Остальные соседские. Две женщины еще живут и Тетеркины. АНЯ. Пойдем лучше в комнату. ХРЕКИН. Ты не бойся, их нет никого. Раньше ночи не появятся. А комната у меня: восемь метров и окно в стену. Тут лучше. Воздуха больше. Ты садись. Сейчас чай будем пить. АНЯ. Чай? Зачем? Не надо. ХРЕКИН. Именно чай. Я не пью. Совсем. АНЯ. Почему? ХРЕКИН. Потому. АНЯ. Неужели нюхаешь? ХРЕКИН. Тьфу, на тебя. АНЯ. Извини. Ты и непохож совсем. Я от удивления. ХРЕКИН. Ладно. Все удивляются. У меня это со шко-лы. Поехали на рыбалку с ребятами. Я и удочки до этого в руках не держал,  чего меня понесло. Ну, набрались, ко-нечно, до бесчувствия. Один парень заснул на спине, его рвать стало, захлебнулся. АНЯ. Насмерть? ХРЕКИН. Мы его нашли потом... Когда сами очуха-лись. Я больше не пью. АНЯ. Нет, я тоже не пью. Я просто так, для разгово-ра. Ты же видел у Барышникова: в рот не беру. И не курю. ХРЕКИН. И я не курю. Поди сюда к окну. Подводит Аню к окну, смотрит на нее. Какая ты, Анюта, беленькая! Натуральная? АНЯ. Конечно. ХРЕКИН. Всю жизнь такая? АНЯ. Даже еще светлее была. ХРЕКИН. Видно. Вот этот завиток светлее. Ц е л у е т . И вот этот. Ц е л у е т . АНЯ (отодвигается). А у тебя волосы разноцветные. ХРЕКИН. Зато выбрит как! АНЯ. Как зеркало. Щеки даже блестят. ХРЕКИН. Знал я одного парня, он всегда небритый ходил, не с бородой, а так, со щетиной. Потом я узнал че-рез одного дружбана  он по выходным бреется и не ходит никуда, чтобы на люди уже со щетиной. Не люблю я таких. АНЯ. Ты всегда очень выбритый. Я заметила. ХРЕКИН. Сегодня особенно. Для тебя старался. Чтоб, когда целовать станешь, не накололась. АНЯ (отодвигается). А почему картины на полу валяют-ся? ХРЕКИН. Не человек для картин, а картины для чело-века: нравятся  вешаем, не нравятся  бросаем. АНЯ. Можно сейчас посмотреть? ХРЕКИН. Да ну, не стоит. Потом. АНЯ. А они все-таки чьи? ХРЕКИН. Ничьи. Пускай валяются. Потом, если у нас будет «потом», возьмешь, что понравится. Сядь на под-оконник. АНЯ (садится). Зачем? ХРЕКИН. Красиво. Свет на тебя падает. Эх, молодая ты еще! АНЯ. Да, ужасно. ХРЕКИН. Ничего нет ужасного. Мне как раз молодая нужна. Ты как ко мне относишься? АНЯ. Я к тебе хорошо отношусь, прекрасно даже. Я потому и пришла. ХРЕКИН. Я так и понял. С Беловым у тебя все? АНЯ. С Беловым у меня столько же, сколько у тебя. ХРЕКИН. Ну, у меня с ним никогда ничего не было. Мне такие противопоказаны. АНЯ. Мне тоже. ХРЕКИН. Это я рад. А то я смотрел и диву давался: такая девочка, и с кем? АНЯ. Закончили про Белова. Ошибка молодости. ХРЕКИН. И точка. У тебя родственники нерусские есть? АНЯ. Нет. ХРЕКИН. А дальние? Евреи какие-нибудь или тата-ры? АНЯ. Нет, к сожалению. У нас вообще очень мало родственников. А зачем тебе евреи? Трудно, что ли, еврея найти? Или татарина? У меня знакомые есть. ХРЕКИН. Знакомых не надо. У нас будет чай вдвоем. Знаешь, есть такая американская песня «Tea for two». У одного моего дружбана есть, он вообще всякое старье лю-бит. А под нее танцевать отлично. Обнимает Аню. АНЯ (отодвигается). Я знаю эту песню. Ей лет пятьдесят, наверно. ХРЕКИН. Я с ним в армии сошелся. Он вообще странный парень. Отца у него нет. Тоже мне беда. Сейчас у всех почти развелись. А у кого есть папаша, не знают, каким дустом его посыпать. АНЯ. Радости от них мало, это точно. ХРЕКИН. Именно. А он комплексует. Спросят случай-но про отца, он сразу с пафосом: я сын полей! А когда за-смурнеет, заведет речь Подвойского и плачет в старый пиджак, воображает, что отцов. АНЯ. Это после армии? ХРЕКИН. Of course. Нервы ни к черту. АНЯ. Помнишь, как мы у Барышникова танцевали? ХРЕКИН. Я как из армии пришел, календарь дома не держу. Там только и делал, что вычеркивал день за днем, да подсчитывал, сколько осталось. Свою жизнь вычерки-вал! Вернулся, решил  живу каждый день и числом не ин-тересуюсь. Это я к тому, что, был бы календарь, я бы пят-надцатое обвел. У Барышникова день рождения, а у меня праздник. АНЯ. Какой праздник? ХРЕКИН. Ты. Ты к Барышникову пришла одна, без Белова своего. Я этого дня полгода ждал. АНЯ. Сидел несчастный, одинокий, шесть месяцев ни на кого не глядел, ни одну девочку даже с закрытыми глазами не поцеловал... ХРЕКИН. Не будем преувеличивать. Главное, ждал и дождался. И в нужный момент был одинок и свободен. АНЯ. А куда делась такая черненькая  Таня, что ли? ХРЕКИН. Сейчас я чайник поставлю. АНЯ. А до этого такая... с грудью  Наталья, да? ХРЕКИН. Не ревнуй. АНЯ. Я не ревную, я вспоминаю. На Новый год ты ка-кую-то восточную женщину приволок. ХРЕКИН. Брошено  забыто. На самом деле всегда была только ты. АНЯ. Я могла сегодня не прийти. ХРЕКИН. Не могла. Я не сомневался, что ты при-дешь, что мы начнем с того, чем кончили в тот вечер. АНЯ. А чем мы кончили? ХРЕКИН целует ее. ХРЕКИН. Сколько у меня было свиданий и разных мероприятий пострашней  не волновался. А сегодня... День тянулся, тянулся, а стал собираться  понял, что не успеваю. Чудно. АНЯ. А я не думала, что со мной такое помрачение может случиться. Мне сейчас только картины смотреть. Шла и сама себе удивлялась. ХРЕКИН. Поэтому и пришла? АНЯ. Поэтому. Люблю потакать своим желаниям, да-же несвоевременным. ХРЕКИН. Почему несвоевременным? АНЯ. Лучше бы Барышников родился зимой, месяцев пять назад. ХРЕКИН. Для меня это тоже было бы выгоднее. Но ничего. Все поправимо. АНЯ. Не все. ХРЕКИН. Ты пришла. Ты здесь. Для меня сейчас это все. АНЯ. А потом? ХРЕКИН. Потом, потом... До «потом» надо дожить. АНЯ. Ты прав. ХРЕКИН. Как всегда и во всем. Переходим к чаю. АНЯ. Да не надо. Я скоро пойду. ХРЕКИН. Не пущу. Соседей допоздна не будет  жилплощадь надо использовать. Чай с тортом, нежные раз-говоры и поцелуи до упаду. Как тебе моя программа? АНЯ. Слишком насыщенная. ХРЕКИН. Сожалею, но ни один пункт отменить нель-зя. Разве что поцелуи. Но подозреваю, когда мы до него дойдем, никто возражать не станет. АНЯ. Ты такой самоуверенный, Юрка, меня это с первой встречи поразило. ХРЕКИН. А мне не в ком больше быть уверенным. Я один кругом. АНЯ. Все одни. ХРЕКИН. Но не все это прочувствовали. Молодые еще. Вместо того чтобы вперед смотреть, назад оглядыва-ются, надеются на кого-то. Думают, родители, разные учи-теля-наставники помогут. А я точно знаю: у меня  никого. АНЯ. Ну, родители-то есть? ХРЕКИН. А как же! Консервы у них из холодильника беру, кроссовки мамаша мне купила. Но на самом-то деле их нет. АНЯ. Почему? ХРЕКИН. Да никого у нас нет. Как в школе говорили  по определению. Вон у них показывают: программы соци-альной помощи, пособия по безработице, ночлежки, по-хлебку какую-то на улице бесплатно раздают. А деньги есть, можешь в любой отель пойти. А у нас? Где ты бу-дешь ночевать, если из дому уйдешь? На помойке? Кто тебе бесплатно хоть кусок хлеба даст? Кому мы вообще здесь нужны? АНЯ. Да ладно тебе, Юрка. У тебя хоть своя комната есть. ХРЕКИН. А как я ее получил? Думаешь, родители до-рогие устроили? Как же! АНЯ. А как, действительно, у тебя это вышло? ХРЕКИН. Смертельный номер. Удается только один раз. Ничего. Теперь квартиру получу. Сам. И жить буду сам, а не при ком-то состоять. АНЯ. Ты всегда был такой самостоятельный или это после армии случилось? ХРЕКИН. Давай про армию лучше не будем. Я насчет родителей никогда не обольщался, но то, что они меня в армию отдали... до смерти не забуду. АНЯ. Сейчас почти всех забирают. Трудно отмазы-ваться стало. ХРЕКИН. Трудно? Они и не пытались. Ну ладно, не отмазали, так хоть бы там пристроили. Ты что думаешь, стрелять всех посылают? АНЯ. Теперь хоть с этим кончено. ХРЕКИН. Начали  нас не спросили, и кончили  без нашего мнения обошлись. Мы же для них не люди. Моло-дежь! Ладно, у них своя жизнь, у нас своя. И мы ее пре-красно устроим. И точка. АНЯ. Ох, до чего же ты, Юрка, самоуверенный! ХРЕКИН. Ты это уже говорила. Я еще хочу быть в тебе уверенным. Тогда я стану самоуверенным в квадрате. АНЯ. Знаешь слово «мистический»? ХРЕКИН. Ну. АНЯ. Что  ну? ХРЕКИН. Ну, знаю. Ты проверяешь меня, что ли? Мистический значит мистика  привидения разные, черти там, домовые, гадания на грузинском чае. Съела? Я не только слова, я жизнь знаю. АНЯ. Да... Забыла, что хотела сказать. ХРЕКИН. И не надо ничего говорить. У нас сегодня такой день... Не исключено, что в результате я на тебе женюсь. Есть шанс. АНЯ. Нет. ХРЕКИН. Чего еще нет? АНЯ. Не будет этого. ХРЕКИН. Это называется девичья гордость или жен-ская честь. Я их вечно путаю. Думал, они уже в прошлом. АНЯ. Да при чем тут... ХРЕКИН. Значит, я слишком поторопился. Даже в комнату не повел, и сразу  женюсь. Извини, обстоятель-ства поджимают. Но если у тебя сексуальные сомнения на мой счет... АНЯ. Я не поэтому хотела в комнату! Я соседей тво-их видеть не желала! ХРЕКИН. Я так и понял. И когда я пятнадцатого тебя провожал до четырех утра... АНЯ. Пятнадцатого был праздник. ХРЕКИН. А давай у нас каждый раз будет праздник. Или каждый раз пятнадцатое. АНЯ. Не будет. ХРЕКИН. Из-за Белова? АНЯ. Забудем про него. ХРЕКИН. Правильно. Я тебя полгода ждал, и ты эти полгода на меня смотрела. Белов только для танцев при-годен. АНЯ. Я и с тобой танцевала. ХРЕКИН. Получалось? АНЯ. Вполне. ХРЕКИН. Так и во всем будет. Я чувствую. Я даже вижу: прихожу с работы, а ты на табуретке стоишь в моей голубой рубашке, достаешь с антресолей... АНЯ. Я беременная. ХРЕКИН. Нет еще. АНЯ. Ты что, спорить со мной будешь? ХРЕКИН. А почему нет? Я к этому тоже имею отно-шение. АНЯ. Ты-то тут при чем? ХРЕКИН. Не понял. АНЯ. Чего тут непонятного? Я жду ребенка. ХРЕКИН. Кого? АНЯ. Ты правда на заводе работаешь? ХРЕКИН. На двадцать седьмом часовом. АНЯ. Кем? ХРЕКИН. Завивальщиком часовых спиралей. АНЯ. Уволят тебя. ХРЕКИН. За что? АНЯ. За тупость. ХРЕКИН. Ты про сейчас говорила? АНЯ. Нет, про двадцать первый век. ХРЕКИН. Правда, что ли? АНЯ. Правда. ХРЕКИН. От Белова? АНЯ. Так что на табуретке в твоей голубой рубашке будет стоять кто-нибудь другой. ХРЕКИН. Да что ж это!.. Не по лицу, так по морде! Если в армию, так в действующую, если жилплощадь, так за выездом, если невесту, так с пузом! Сколько можно-то! АНЯ. Да ладно тебе: из армии живой вернулся, ком-ната своя, без родителей. А невесту ты еще найдешь. ХРЕКИН. Не хочу я никого искать! Провались все! АНЯ. Слушай, я же не ору, а мои дела совсем мрак. ХРЕКИН. Свадебное платье в ателье испортили. АНЯ. Какое платье? Я же сказала, что у меня с Бело-вым все. Я три недели его в глаза не видела. И видеть не хочу. ХРЕКИН. Ты, когда ссорилась, не знала, что ли, еще про это? АНЯ. Почему не знала,  знала. И он знал. Но его это больше не касается. Завязали мы с ним, понятно? Совсем. Ты каждую среду такой тупой или только сегодня? Надоело мне с тобой разговаривать. Пока! Идет к выходу. ХРЕКИН. Ты, значит, одна. Погоди, куда ты рванула. АНЯ. Я, Юрка, к тебе идти не хотела. Тем более с тобой откровенничать. Сам виноват. Что за манера сразу жениться. ХРЕКИН. Полгода вокруг тебя ходил. А теперь у меня край. АНЯ. Ты же видел, что я была при деле. ХРЕКИН. Черт с ним, с Беловым. Дело поправимое. Денег я тебе дам. АНЯ. Не надо! ХРЕКИН. Тише, тише. Вот жизнь наша устроена: еще, еще, еще, а потом сразу уже! Знаешь, что я думаю? Забу-дем эту историю. С кем не бывает. Столько я тебя ждал, а что было до меня  то прошло. И точка. АНЯ. Поздно. ХРЕКИН. Как  поздно? АНЯ. Так. Если бы Барышников пораньше родился, а теперь поздно. ХРЕКИН. Почему поздно? Ты где раньше была  в тундре? Совсем, что ли, некультурная?! АНЯ. Я культурная. Белов задерживал: погоди да по-годи. Ему родители обещали родственный обмен с бабуш-кой. И тянут. До после женитьбы. Там однокомнатный ко-оператив. А если я беременная, можно сразу в очередь на двухкомнатную встать. ХРЕКИН. Ну, правильно. АНЯ. Кому правильно, а кому не очень. Родители Во-вкины, как до дела дошло, стали в конвульсиях биться и сразу другое условие: если не женится, пусть живет там один до диплома, а потом обмен оформят. ХРЕКИН. Квартира победила любовь? АНЯ. Он поскандалил для приличия. За это время как раз все сроки прошли. Как подумаю, что родителям скоро говорить... И так всех жалко: и своих родителей, и Вовки-ных, и его самого, и себя, и зародыш этот нелепый. Чи-стая физиология, а столько вокруг переживаний. Все рав-но, что из-за погоды оскорблять друг друга. Я все время об этом думаю. Спасибо, ты отвлек. Хоть потанцевала напоследок. Теперь долго одной дома сидеть. ХРЕКИН. А твоя мать скандалить к Беловым не побе-жит разве? АНЯ. Не побежит. Я скажу сразу, что не от него. Случилась внезапная любовь, из-за нее с Вовкой и рас-стались. Все, по-моему, складно получается. Ты имей в виду, я про это все никому не говорила. Когда девчонки про Белова спрашивают, объясняю про новое чувство. А с кем  секрет. У меня все предусмотрено, я тебя умоляю, Юрка, не проболтайся. ХРЕКИН. У тебя справка есть? АНЯ. Из сумасшедшего дома? ХРЕКИН. О беременности справка. АНЯ. Нет. А зачем? Ты что  не веришь? ХРЕКИН. Надо взять. АНЯ. Зачем, я спрашиваю? ХРЕКИН. Для квартиры, разумеется. Я ведь все-таки на тебе женюсь. АНЯ. У тебя самого справка есть? ХРЕКИН. Объясняю. Ты бросила Белова, потому что у тебя случилась любовь со мной. Белов спорить не бу-дет, а больше никто ничего не знает. Ты беременна? Пре-красно! Нам сразу дадут двухкомнатную квартиру. АНЯ. Срок мал. Надо семь месяцев. ХРЕКИН. Они посмеют мне это сказать? Отлично. Значит, я до семи месяцев отсюда не выеду. Дом у них с прошлого года на снос. Сдадутся. Пусть только попробуют не дать двухкомнатную растущей семье. АНЯ. О чем мы говорим! Ребенок не твой. ХРЕКИН. Для исполкома это все равно. АНЯ. А для тебя? ХРЕКИН. Ай, бросьте! Пусть из-за физиологии у дру-гих голова болит. Мне своих забот хватает. Я тебя до-ждался. Я на тебе женюсь. У нас родится ребенок. И точка. Двадцать первый век на носу. Тогда дети вообще только в пробирках заводиться будут. АНЯ. Ох, Юрка!.. ХРЕКИН. Мир устроен так, чтобы мне было лучше и еще лучше. Надо только вникнуть в ситуацию. Как там бы-вает, когда девушка сообщает, что она беременна? Парень говорит: я счастлив. И целует ее. Так вот: я счастлив! Целует Аню. АНЯ. Беременная девушка. Это звучит гордо. ХРЕКИН. Да хоть беременный дедушка. Мне квартиру нужно получить, а там разберемся. АНЯ. Что ты так на этой квартире зациклился? ХРЕКИН. Знаешь улитку? Она такая мягкая, нежная. Потому что в раковине живет. Ее дом всегда при ней. По-тому она может себе позволить нежность. Вот и я в своем доме буду отличный человек  добрый, покладистый, лас-ковый. Но для этого надо иметь возможность запереть дверь. Свою дверь. Дай каждому нормальное жилье, не люди будут, а ангелы. АНЯ. Так просто? ХРЕКИН. Учусь у природы. АНЯ. Нет, слишком просто. Мало этого. Человек  не улитка. Как это тебе пришло в голову? ХРЕКИН. Не как, а где. В казарме. И совсем этого не мало, когда ты один с чужими, отвратительными, злыми... Презираешь их, ненавидишь. И никуда не уйти. Вот тогда все становится ясно. На войне, конечно, другое, не до это-го. А на гражданке то же самое. Только спрятано. Нет, свой дом  это главное. Чтоб перед любой рожей мог дверь за-хлопнуть. АНЯ. Давай я уйду. ХРЕКИН. Не дам. АНЯ. А я все-таки уйду. Идет к выходу. ХРЕКИН (загораживает дорогу). А я не пущу. АНЯ. Я в окно выпрыгну. ХРЕКИН. Высоко. АНЯ. Ты  бандит. ХРЕКИН. Не без этого. АНЯ (пытается пройти, Хрекин не пускает). Пусти, пусти, пусти меня! ХРЕКИН (берет ее на руки, сажает на подоконник). Вот так красиво. В раме. Так и сиди. Во-первых, идти тебе некуда. Во-вторых, учти, я теперь все про тебя знаю. В-третьих, вспомни, как хорошо было пятнадцатого. АНЯ. Пятнадцатого ты ничего не знал. ХРЕКИН. Это про беременность, что ли? Я уже пере-жил. Это не насовсем. Пройдет, уверяю тебя. Успокои-лась? АНЯ. Я тебе для квартиры, что ли, нужна? ХРЕКИН. Конечно, для квартиры. Целует ее. Исключительно для квартиры. Целует ее. АНЯ. Хочешь, я скажу, что я поняла? ХРЕКИН. Не могу больше. Опух от разговоров. АНЯ. Ты не разговаривай, ты послушай. Я знаю, что происходит, когда человек умирает. ХРЕКИН. Многовато для одного дня. Давай чай пить. АНЯ. Ну послушай же меня! ХРЕКИН. Слушаю. С а д и т с я . АНЯ. Человек  не животное. Это очевидно. А вот живет точно как они: нору строит, еду добывает, размно-жается. Три цели. ХРЕКИН. Разговаривает еще. АНЯ. Разговоры  это просто так, в свободное время. Разговоры целью жизни не бывают. Даже если человек не хочет этим заниматься, а желает только стихи сочинять, все равно должен деньги получать хоть за стихи, чтоб на них еды себе купить. Это условие нашей жизни. Хотим мы или нет. И все в нашей жизни этим целям подчинено. ХРЕКИН. Не согласен. Думаем иногда совершенно бескорыстно. Такие бывают мысли  ни к каким целям не приближают. Страдаем задаром. АНЯ. Вот! Это не мы думаем и страдаем, это душа. Она в нас живет, растет или, наоборот, дохнет. И когда тело изнашивается и человек умирает, то душа выходит и начинает жить сама. Она уже окрепла, самостоятельно мо-жет существовать. Разные стадии, понимаешь, как у гусе-ницы с бабочкой. ХРЕКИН. А если человека в двадцать лет убивают? АНЯ. Смотря, какой человек. У одного и в двадцать лет она полноценная, но редко. Поэтому люди так горюют, когда кто-то до срока умирает. Рушится непрерывность жизни. ХРЕКИН. Можно чайник ставить? АНЯ. Погоди. Ты вникни. Жизнь на Земле в челове-ческом теле  только этап бессмертной жизни. То, что из нас в момент смерти вылетает, будет жить вечно. И это тоже мы. Только можно вечную эту свою часть задавить. Как проверишь, жива она там внутри или нет. Тогда смерть  это конец. Поэтому пришельцев нет. ХРЕКИН. Каких пришельцев? АНЯ. Инопланетян. Телесному существу в космосе делать нечего  расстояния с жизнью несовместимые, тем более в натуральном виде нигде не выживешь. А нас туда тянет. Это потому что в космосе, во Вселенной мы и будем жить. А сейчас живут разные наши предки, у которых душа живая осталась. Для них космические условия в самый раз. Это только телесные мы можем исключительно на Земле, чтобы воздух, вода. Но и они, космические, могут зарождаться и вырастать только в нас. Сразу космическим существом стать нельзя. Они не умирают, но и не размно-жаются. Такой хитрый закон Земля вроде инкубатора. ХРЕКИН. Все сама сочинила? АНЯ. Не сочинила, а поняла, открыла. Это же объек-тивный закон. ХРЕКИН. Тем более квартира нужна. АНЯ. Какая квартира? ХРЕКИН. Чтоб было, где душу растить для светлого будущего. Ведь если ты сволочь, то тебя закопают, и ко-нец. Никакого тебе космоса. Правильно я понял? АНЯ. Правильно. ХРЕКИН. И точка. Зажигает газ, ставит чайник. Слушай, до чего ты меня заморочила, я забыл за тортом сходить. АНЯ. Не надо никакого торта. ХРЕКИН. Много ты понимаешь. Мне как участнику «Птичье молоко» положено. АНЯ. Не надо «Птичьего молока». ХРЕКИН. Обязательно надо. Для полноты счастья. Я быстро сбегаю. Тут рядом. Ты чай пока завари. Умеешь? АНЯ. Не ходи, а? ХРЕКИН. Чайник  вот он. Заварка в столе. П о к а з ы в а е т . Если что, дверь в мою комнату помнишь? Четвертая по ко-ридору. П о к а з ы в а е т . Не перепутай. И в чужие комнаты не суйся. Мы дверей не запираем, живем на доверии. Так что не нарушай, я все равно узнаю. Ну, хозяйничай. АНЯ. Может, ну его  этот торт? ХРЕКИН. Ты меня дождись, слышишь? Обязательно дождись! ХРЕКИН уходит. АНЯ берет заварочный чайник, ополас-кивает его, ищет и находит заварку, насыпает заварку в чайник, В это вре-мя раздается плач младенца. АНЯ прислушивается. Ребенок кричит все громче. АНЯ, стоя на пороге кухни, пытается определить, из-за какой двери доносится плач. На плите заки-пает чайник, резкий его свисток почти заглушает голос ребенка. АНЯ возвращается на кухню, убавляет огонь, заваривает чай, ищет, чем бы накрыть чайник. А кухню опять напол-няет пронзительный крик. АНЯ бросает полотенце на чайник и бежит к одной из дверей. С налету распахнув дверь, она стремительно шагает в комнату и проваливается: пола в комнате нет. КРИК АНИ, детский плач, глухой звук удара. Т и ш и н а . Только чайник на маленьком огне ти-хонько посвистывает. Одновременно открываются двери обеих соседок, и ОНИ выходят в коридор. ИЗГОРОДИНА. Уже? ДРОЗДОВА. Опять? В квартиру вбегает ХРЕКИН с большой ко-робкой торта, видит соседок и полуот-крытую дверь аварийной комнаты. ХРЕКИН. Я же всю дорогу бегом бежал! ИЗГОРОДИНА. Опоздал. ХРЕКИН. Что же я завтра в шестнадцать часов ска-жу? ДРОЗДОВА. Надо же, чтобы ребенок так отчаянно кричал. Что они с ним делают в своей десятой квартире? ИЗГОРОДИНА. Что делают, что делают  не любят, и все. ХРЕКИН. А вы что тут? Радуетесь? Чужим горем лю-буетесь? ИЗГОРОДИНА. Успокойся, Хрякин. ХРЕКИН. Хрекин моя фамилия! ДРОЗДОВА. Мы тут совершенно ни при чем. ХРЕКИН. Это я тут ни при чем оказался. А вы дома были и ее столкнули! ИЗГОРОДИНА. Помешался. ДРОЗДОВА. Что же мы, по-вашему, их всех столкну-ли? ХРЕКИН. Всех! Всех без исключения! Иначе, почему все мои невесты вниз попадали? ИЗГОРОДИНА. Не спорьте с ним, Наталья Петровна. Наливает воду, подает Хрекину. Ты попей водички, успокойся. ХРЕКИН (пьет воду). Я ведь на все пошел, на все согласился: пусть ломается, чушь несет, пусть даже бе-ременная... ДРОЗДОВА. Кто беременная? Эта последняя? Такая молодая и уже беременная? ИЗГОРОДИНА. Чего тут удивительного? Вот если бы старая да беременная, тогда да. ДРОЗДОВА. Удивительно, как он мог решиться взять в жены беременную. ХРЕКИН. А повестка? Сами принесли и забыли? ИЗГОРОДИНА. Неизвестно, зачем повестка: может, из-за девок твоих. ХРЕКИН. Тем более. Ее беременность  это алиби. Я с ней давно, никого кроме не водил, вы подтвердите. Нико-го здесь не было. Никто и не падал. А теперь что? ИЗГОРОДИНА. А мы подтвердим, что ты вообще ни-кого не водил. ХРЕКИН. Не могу больше бороться, не могу об стену колотиться. ДРОЗДОВА. Марья Васильевна права. Не было тут никого. Как они докажут, что были, если мы все одно пока-зываем. ИЗГОРОДИНА. А у десятой квартиры я сама половик подожгу. ХРЕКИН. Да гори все огнем, не хочу ничего. Справки, бумажки, выписки только по четвергам, только после трех, все, против меня, не желаю! Пусть будет, как будет! ДРОЗДОВА. Это временно, упадок сил. Поесть надо, еда успокаивает. ИЗГОРОДИНА. Сейчас чаю сообразим. Берет у Хрекина торт. Я на это «Птичье молоко» смотреть уже не могу. ДРОЗДОВА. А я, наоборот, привыкла. Каждый день готова есть. ИЗГОРОДИНА (шутит). В тюрьме тортов не подают. ДРОЗДОВА. Не надо, Марья Васильевна, только я немного успокоилась. ИЗГОРОДИНА. Тут и заварка свежая. Полотенцем прикрыта,  заботливая была. ДРОЗДОВА. Чтоб женщина беременная  это послед-нее дело. ХРЕКИН. Что ж ты, Анька, наделала? Как же я теперь буду? Один! Один! Один! ИЗГОРОДИНА. Все одни. Иди, я чай тебе налила. ДРОЗДОВА. Торт исключительный. По-моему, у него каждый раз вкус другой. Давайте, Юра, я вам положу. ХРЕКИН. Отстаньте от меня! Что же я, лучше торта этого вонючего ничего в жизни не получу?! Женщин, гово-рят, полно! Что же я-то впустую колочусь, как заколдован-ный! Где мне еще невесту искать? В десятую квартиру ид-ти? ИЗГОРОДИНА. Зачем в десятую? У нас своя квартира хорошая. ДРОЗДОВА. Так дружно жили, даже жалко разъез-жаться. ИЗГОРОДИНА. Женщин ему не хватает. Пятеро вниз попадали, две возле него живые сидят, а ему все мало. ДРОЗДОВА. А посмотрите у нас на вредном произ-водстве  ведь одни сплошные женщины. Конечно, умира-ют быстро. Но одни умирают, другие приходят. ХРЕКИН. Так вы, Наталья Петровна, скоро умрете? ДРОЗДОВА. А как вы думаете, если я всю жизнь там проработала. ИЗГОРОДИНА. Это еще неизвестно, кто вперед. Моя вся жизнь хуже вредного производства. Плюс возраст. ДРОЗДОВА. Да, мы умрем, а жилплощадь наша оста-нется. ИЗГОРОДИНА. Так заведено: сначала народу много толчется, а потом комнаты пустые стоят, ветер бумажки шевелит. ХРЕКИН. Вот уж этого я не допущу. Мои будут ком-наты. ИЗГОРОДИНА. Это как же? ХРЕКИН. На одной я женюсь, все-таки вы женщины. Другую еще как-нибудь присобачим. Трехкомнатную дадут! ДРОЗДОВА. Опекунство можно оформить. ИЗГОРОДИНА. Опекунство  милое дело. Я кругом одиночка, пенсия мизерная, меня опекать даже необходи-мо. ДРОЗДОВА. А на мне, что ли, жениться? ХРЕКИН. До двадцать первого века квартиру освобо-дите, и ладно. А если заживетесь, ничего, пожалуйста. Развод оформим, а лицевой счет делить не будем. К себе никого не приведу. Теперь буду, не спеша подбирать, с жилплощадью. ИЗГОРОДИНА. Вот это правильно. Чтоб после нас тебе все осталось, а не какой-то, которая сегодня есть, а завтра в дырку упала. ХРЕКИН. Как же мы раньше этого не сообразили. ДРОЗДОВА. А вы «Птичье молоко» по своему удо-стоверению брать еще будете? ХРЕКИН. Каждый выходной! ДРОЗДОВА. А в ЗАГСе не засмеют? ИЗГОРОДИНА. Вы, Наталья Петровна, в зеркало взгляните  куда угодно не стыдно с вами идти. А приче-шетесь, приоденетесь... ДРОЗДОВА. Каблуки еще. Х р е к и н у . А ведь я чулки ношу. С м е е т с я . Вы кричать хотели, а я тут. ХРЕКИН. Тем более. ИЗГОРОДИНА. Вот теперь и коробки можно носить, укладываться. ХРЕКИН. Я один только раз был так счастлив, когда меня в третьем классе посылали цветы на первое мая на Мавзолей носить. ДРОЗДОВА. Носил? ХРЕКИН. Не, ветрянкой заболел. ИЗГОРОДИНА. Ну, выпьем чаю за нашу счастливую будущую жизнь. ХРЕКИН. За будущее улучшенной планировки! Поднимает чашку. ДРОЗДОВА. Как все повернулось, даже не верится. Обставимся, заживем. Душа поет! ИЗГОРОДИНА (поет). И дорогу гуси переходят важ-но, И в овраге шмель мохнатый. Пьет росу с цветка! ДРОЗДОВА (подхватывает). Отпустить меня не хо-чет Родина моя. ХРЕКИН (подпевает). Отпустить меня не хочет Ро-дина моя! А вокруг дома кружит сирена: то ли милиция, то ли «скорая помощь». К о н е ц автор Михайлова Ольга Игоревна Москва, тел. (495) 691-12-48